религий, персидский перевод еще больше изменил смысл латинского - сам по себе искаженный итальянский перевод оригинальных китайских концепций - так как Заман искал эквивалентные термины, которые еще больше изменили смысл. Будучи католическим миссионером, Риччи в целом критически относился к китайским религиям (хотя и был более позитивно настроен по отношению к конфуцианству). Но Заман пошел дальше, оформив их через общую категорию "поклонения идолам" (but-parasti), вставив этот термин в свой перевод первого и последнего предложений начального параграфа главы о религии. В отличие от этого, в латинском тексте использовалось более абстрактное - хотя и еретическое - понятие "атеизм" (atheismum).
Затем Риччи и Заман обратились к каждой из трех религий Китая, первую из которых - то, что мы сейчас называем конфуцианством, - Заман назвал мазхаби хукума (религия мудрецов) для латинского litteratorum (ученые). Здесь противоречивое одобрение Риччи конфуцианства было переведено на персидский язык. Вслед за Риччи Заман объяснил, что религия мудрецов - самая древняя из китайских религий. Подчеркивая ее авторитет, он указал на большое количество книг, написанных ее последователями. Одобрив терминологию, которая нашла бы еще более положительный отклик у мусульманских, чем у христианских читателей, он заявил, что они поклоняются только одному Богу, единому и единственному (wahid mujarrad). Заман, однако, признал, что эти мудрецы почитали "изображения" (surat) своего основателя, которые хранились в так называемых монастырях (dayr), используя более христианский термин, чем это сделано в латинском тексте. Что касается основателя религии, то его звали Кунфюся. Это персидское написание дает дополнительные орфографические свидетельства в пользу латинского пути передачи, поскольку "Конфуций" - это латинизация "Конг Фузи". Тем не менее, упоминание имени Конфуция было важным, поскольку давало индийским и иранским читателям более конкретный идентификатор, чем более расплывчатое прозвище "религия мудрецов", которое вполне можно было применить к любой религии.
Напротив, когда Заман писал, что "вторая религия народа Китая называется Сикия и Имнуф", ни один читатель персидского языка не узнал бы этих названий, будь то в 1600 или 1900 году. За неимением существующего собственного названия буддизма на персидском языке, это были транслитерации Заманом совершенно непонятных латинских неологизмов "Sciequia" и "Omitose". Из-за аналогичного отсутствия даже базового буддологического словаря в Европе Риччи около 1600 года, это были латинизации китайских терминов "Шицзямуни" и "Амитуо Фо", которые сами были взяты из санскритских имен будд Шакьямуни и Амитабхи. В результате читателям печатного персидского издания было бы очень трудно связать этот таинственный культ с религией, которую в других персидских текстах и текстах на урду с 1900 года начали называть буддой или будаи.
Не обращая внимания на отсутствие доступных обозначений, Заман кратко изложил основные доктрины религии сикийя и имнуф, которые включали реинкарнацию (танасух) во множество различных миров. Хотя последователи сохраняли достойные восхищения монашеские добродетели аскетизма (риязат) и целомудрия (парсаи) и жили в монастырях, они также строили "дома идолов" (но-хана), где хранили множество "странных" изображений, сделанных из бронзы, мрамора, дерева и глины. Этим выбором слов он усилил многовековые персидские стереотипы, подчеркнутые в бесчисленных поэмах но-хана-йи чин: о Китае как стране опасно чарующих идолов. Наконец, он обратился к третьей религии Китая, которую назвал Лар-цзы по имени ее основателя Лао-цзы. (Это была религия, известная сегодня в английском языке как даосизм). Заман заявил, что сам Лар-цзы "не написал ни одной книги об этой религии". Повторяя больший интерес Риччи к конфуцианству, здесь он упустил из виду Дао дэ цзин (Дао дэ цзин), основополагающий текст даосизма. Наконец, когда дело дошло до выводов об этих религиях, Риччи и Заман рассматривали их через схожие сотериологические линзы: даже достойные восхищения китайские ученые "впали в заблуждение [ghalat], которое ведет в опасные места [mahlaka], затем в ад [hawiyya], через ересь [ilhad] и неверность [zandaqa].
Спустя три века после того, как эти слова были написаны, а затем переведены, Малик аль-Куттаб - иранец из Бомбея, чей монарший титул означал "Король книг", - опубликовал перевод книги Риччи, выполненный Заманом. За неимением альтернативных источников информации на персидском языке издатель прибегнул к тексту, в котором Китай рассматривался через миссионерские проблемы католицизма раннего нового времени и арабский лексикон ереси, возникший на средневековом Ближнем Востоке. Хотя в 1900 году читатели персидской версии, возможно, не разделяли эти старые парадигмы, отсутствие доступных книг о Китае на их языке ограничивало их возможности увидеть конфуцианство, даосизм и буддизм в более точных и, возможно, сочувственных терминах. Эти ограничения межкультурных знаний усугублялись проблемой ярлыков, что затрудняло сравнение и оценку свидетельств Замана (особенно о религии Сикия и Имнуф), когда появлялись другие сведения. К 1900 году устаревшая информация в книге могла ввести в заблуждение читателей, которые не обратили внимания на единственную ссылку на дату составления книги в бомбейском издании (на титульном листе нигде не упоминалось о периоде ее создания или происхождении). Тем не менее издатель попытался сделать книгу более актуальной, добавив в нее переведенный им отчет миссии Макартни, но даже такое расширенное освещение событий прекратилось в 1736 году.
Будучи коммерческим издателем в Бомбее, Малик аль-Куттаб все же сделал проницательный выбор, выпустив перевод Замана. Несмотря на то, что к моменту выхода книги в свет ее описание юридических, административных и экономических условий сильно устарело, а ее понимание религий основывалось на смеси христианской и мусульманской теологии, информация, содержащаяся в переводе Маттео Риччи, выполненном Заманом, все еще оставалась непревзойденной в персидском канале публичной сферы. Это стало результатом того, что Риччи в течение тридцати лет учился читать сложные конфуцианские тексты. Передача текста, написанного при дворе династии Мин на итальянском языке, опубликованного на латыни в Аугсбурге, переведенного на персидский язык в Дели времен Великих Моголов, затем переизданного для азиатских читателей в Калькутте, а затем в Бомбее, между иезуитом из Пекина, его голландским редактором, иранским новообращенным, другим голландским иезуитом в Дели и издателем-эмигрантом в колониальной Индии спустя более двух веков, показывает сложные слои перевода, связанные с интерпретацией китайской культуры для других регионов континента. Далеко не только межазиатские обмены, эти каналы передачи знаний были поистине евразийскими по своему масштабу.
Арабские и турецкие альтернативы
Аналогичное сочетание возможностей и препятствий определяло информацию, доступную на арабском языке. Несколько средневековых рассказов о Китае были написаны не только на персидском, но и на арабском языке, включая путевые заметки Абу Зайда ас-Сирафи, Сулеймана ат-Таджира и Ибн Баттуты. Но они остались в рукописях, которые не публиковались до XIX века, и даже тогда появились гораздо раньше в Париже и Лондоне, чем на Ближнем Востоке. Когда печатные книги о Китае все
